«Стан избранных»

Но еще раз увы — упоминая о Жане Распае, в России приходится объяснять, кто это такой. А вот Фредерика Бекбедера, коммуниста и автора «Рассказиков под экстази», у нас между тем прекрасно знают. По этой причине я ничего особо не жду в области культуры от начавшегося русско-французского года. Ну, потусуются в очередной раз меж собою леваки от литературы, опять явят иллюстрацию к басне о кукушке и петухе, горячо уверив друг дружку в том, что они — литература и есть. Тем «культурный обмен» и закончится. Едва ли, едва ли в этом году на русский язык переведут распаевского «Государя» (Sire) — замечательно интересный роман, решительно необходимый в домашней библиотеке любой семьи, придерживающейся консервативных, христианских и монархических взглядов. И уж вовсе невероятно, чтобы перевели другую книгу Распая — «Лагерь святых». В этой книге, собственно, и зарыты причины нелюбви Распая ко мне, хотя все могло бы, должно бы было повернуться иначе. Впрочем, я забегаю вперед.

«Лагерь святых» увидел свет в доисторическом 1973 году. Многие вызовы сегодняшнего дня были намечены еще только наилегчайшим пунктиром. Распай сумел его разглядеть. В «Лагере святых» к южному берегу Франции идет через Гибралтар жуткая ржавая флотилия — те, кто считает, что молочные реки с кисельными берегами в Европе являются всего лишь особенностью климата, плывут захватить Старый континент. Они возьмут не храбростью и не уменьем — числом. А еще им сыграет на руку идейная слабость европейцев. Солдаты рубежа двухтысячных годов (действие романа развивается аккурат в наши дни) откажутся стрелять в корабли «бедных и несчастных». «Бедные и несчастные» высадятся на французскую землю и не пощадят этих добрых солдат. От их рук равно погибнут и нехороший фашист, и хороший гуманист.

«Я буквально видел их, видел страшную проблему, которую они представляют, абсолютно неразрешимую внутри наших моральных стандартов, — рассказывал Жан Распай о видении, бывшем ему при взгляде из окна дома писателя на Средиземное море. — Дать им высадиться значит уничтожить нас. Не пустить — уничтожить их».

Со времен написания «Лагеря святых» минуло почти четыре десятка лет. Сегодняшний Марсель можно лишь с очень большою натяжкой назвать французским городом. Он давно сделался пиратским гнездом. Юридически в нем еще живо римское право, фактически — оно лишь притворяется, что наличествует. А туристу, неосторожно вздумавшему углубиться в живописные переплетения старинных улочек, скорее всего вывалят сверху на голову мусорное ведро: нечего тут шляться, какая еще такая «архитектура», живем мы здесь!

Поэтому, когда встал вопрос, кого просить написать предисловие уже к моей книге об угрозе иноплеменного нашествия на Старый континент, я без колебаний сказала издателю — конечно, Жана Распая!

Распай ответил многословным отказом, резкость которого повергла меня в оторопь. Не стыжусь признаться, что огорчилась неимоверно. «Нас и без того слишком мало», — говорит один из моих персонажей в другой книге, отказываясь принять вызов на дуэль.

«Ваша просьба попала по самому больному месту, — сказали мне французские друзья. — За «Лагерь святых» Распай был подвергнут травле, какая и в кошмарном сне не снилась Борису Пастернаку. Они не останавливались ни перед чем».

«Но это же только хорошо для книги, когда оппоненты неистовствуют», — попробовала поспорить я.

«Это у вас в России такое еще хорошо, — единогласно возразили мне друзья-католики. — У вас все-таки свобода слова. А у нас — либеральная диктатура».

На это мне возразить было уже нечего. Вероятно, и впрямь было бестактно после всего пережитого писателем просить его еще раз позиционировать себя в контексте миграционной проблемы. Нет цензуры более свирепой, чем цензура записных свободолюбцев. До невозможности замусолена фраза Франсуа-Мари Аруэ (более известного как Вольтер) «ваше мнение мне глубоко противно, но за ваше право его свободно высказывать я готов отдать жизнь». Не знаю высказывания более лживого. По триумфальном своем возвращении в Париж Аруэ-Вольтер всерьез подумывал принять предложенное ему обезумевшей публикой звание абсолютного цензора. Помешала только внезапная смерть философа. Если кто-то и умирает в истории с Вольтером за свободу слова, так это король Людовик XVI, помазанный на царство той самой «гадиной», которую Аруэ призывал «раздавить». Захоти Людовик послать солдат в особнячок на улице Ришелье с постановлением об аресте — ну кто б ему мог помешать? Король этого не сделал — и погиб на гильотине.

Ведь это даже интересно: почему, когда власть в стране официально связана с христианской религией и когда в стране установлена церковная цензура — через цензуру эту проходит почти все. Пример Людовика XVI и Аруэ-Вольтера самое, пожалуй, наглядное тому доказательство.

То, как после «Лагеря святых» перекрывали кислород Жану Распаю, — типично для общества демократического и секулярного.

При полном (хотя и — страшно сказать — «неодобрительном») безмолвии короля и «гадины» Аруэ-Вольтер был избран директором академии. И эта же самая академия дружно выступила против Жана Распая. Ну что к этому еще можно добавить? Разве что согласиться и с нашими правозащитниками, и с моими католическими друзьями с равной убежденностью (при противоположной, правда, расстановке плюсов и минусов) в том, что «настоящей демократии в России еще нет».

И это дает надежду на то, что книги Жана Распая вдруг все-таки будут в России изданы и оценены по достоинству.

А в этом случае можно будет сказать о настоящем годе взаимодействия Франции и России.

Руан

Елена ЧУДИНОВА